О Господи, спаси же! О Господи, поспеши же!

Молитва: Владыко мой, Господи Вседръжителю, благымъ подателю, 
отче Господа нашего Иисуса Христа! Прииде на помощь мне и просвети сердце 
мое на разумение заповъдий твоих и отверзи устне мои на исповедание чюдес 
твоихъ и на похваление угодника твоего. Да прославится имя твое святое, яко 
ты еси помощник всем, уповающимъ на тя. В векы аминь.

Възмагающу мя Господу Иисусу Христу и того свету, всенепорочней 
Матери и угодника ея, о нем же мне ныне слово. Аз же, окаанный, что имам 
рещи? Невежда сый и грубъ, паче греховъ исполненъ.

Исповедати хощу о тацем светиле, святемъ и велицемъ отци нашемъ 
Пафнутии, аще и не достоинъ есмь отъ начала житиа его споведати, ниже 
пакы онъ требуаше сия отъ мене, понеже Божий человекъ выше нашея похвалы; 
но души своей на въспоминание, паче же — на обличение, да не реку — на 
осужение. Не вемъ, како получивши сожительство такова мужа, и многым 
летом единокровенъ быти, и толика учения его насладитися, и любви его со 
мъногымъ изообильством восприяти, аще и дерзостно ми есть рещи, якоже ин 
никтоже.

Въ лъто 6985, и индикта 10, по святом же и честнемъ празднице
Пасхы, въ четверг 3 недели, назавтрее Георгеева дни, в 3 час дни, позва 
мя старець походити за манастырь. Егда же изыдохом, тогда начатъ шествовати 
кь пруду, егоже създа многым трудомъ евоимъ. Егда же приидохом на 
заплот, узре поток водный,  явльшийся под мостъ,  и начат мя учити, 
како заградити путь воде. Мне же о сем рекшу: "Азъ иду съ братьями, а 
ты нам указывай", — ему же рекшу: "Несть ми на се упражнения, понеже 
ино дело имамъ неотложно, по обеде имам нужнее дело". Пакы старець 
възвъратися в монастырь, у же время литургии. Егда же свершися божественая 
служба, тогда с братьями в трапезу по обычаю шествоваше и пищи 
причастися.

Егда же 6-му часу скончавшюся, тогда прииде ко мне ученикъ старцев 
юнный Варсануфье и рече ми: "Старець Пафнотей посла къ тебе, поиди, идеже 
ти сам повелехъ".

Мне же смутившуся о семъ, скоро вьстах и идох къ старцу, и отворивъ 
дверь, и видехъ старца седяща въ сенехъ у дверей на одре въ велице устроении, 
ничтоже глаголюща ко мне. Аз же рех ему: "Что ради не изыдеши самъ? Нужи 
не имаши?" Блаженый же рече ми: "Нужу имам, ты не веси, понеже съуз 
хощеть раздрешитися". Мне же недоумеющуся и понеже страхом обьят бых 
о необычных его глаголехъ, не смеях ничтоже рещи, и изыдох на неже мя дело 
посла.

Поях с собою братию, их же ми повеле, и преже со старцемъ бывшая 
ученика его Варсанофья, Зосиму и Малха. И мало тружьшиемся възвратихомся 
в монастырь, ничтоже усьпевше, понеже мног мятежь в душах имеюще. И 
обретох старца в кельи седяща. Тогда глагола ми: "Скоро пошли ко князю 
Михаилу, чтобы ко мне сам не ехал, ни присылал никого ни о чем, понеже 
ино ми дело прииде".

Егда же приспе вечерни время, тогда не возможе ити с братиями на 
вечернее правило. По отпущении же вечерни братиа приидоша къ келии 
старца уведети, что ради не приде в собор. Старець ни единому не повеле внити 
к себе, рекъ: "Въ утрений день да сберутся вся братия". Такоже и на павечернее 
правило не возможе изыти. Мне же не отступающу его, рече бо ми: "В сий же 
день четверток имам пременитися немощи моея".

Мне же дивяшуся о необычных глаголехъ. Таже повеле ми павечерницу 
проглаголати, таже отпусти мя ити в келию мою. Мне же не хотящу, едва 
изыдох. Тогда не обретох покоя всю нощь, но без сна пребывах, множицею и 
к келии старца прихождахъ в нощи и не смеях внити, понеже слышах его не 
спяща, но молящася. Ученику же его, юну сущу. ничтоже от сих ведящу, точию 
сну прилежащу.

Егда же бысть час утрени, тогда вжегъ свешу, поидох, понеже заповедь 
имам от старца преже многых летъ во время пениа приходити и часом 
времена являти. Повеле братии поити на утренее славословие, мне же повеле
у себе полунощницу и завтреню проговорити, сам же въставъ седеше, дондеже 
скончах.

Егда же бысть день, пятку сущу, тогда по молебном правиле, священници 
и вся братиа приидоша благословитися и видети старца. Старець же 
повеле всем безъ возбранениа входити и начатъ съ братиею пращатися, старець 
же, въставъ, седеше.

Прилучи же ся в то время старець Кирилова монастыря, ему же имя 
Дионисие, художествомъ часовникъ. Тогда и тьй влезе съ братьею прощение 
прияти. Дионисию же много молящуся, дабы его благословилъ рукою старець, 
ему же и слышати не хотящу. Много же стужаще о сем. Тогда, оскръбився, 
рече старец: "Что от мене, господине старець, отъ грешна человека 
ищеши благословениа и помощи? Я самъ въ час сей требую многы молитвы и 
помощи!" Ему же изшедшу, старець же пакы воспомяну й, глагола: "Что сему 
старцу на мысли? Я сежю, сам себе не могу помощи, а он от мене рукы 
требеаше".

Братии же всей собравшимся, и немощным, и слепотою стражющимъ, 
и по прощении не хотящим отити. Старець же понуди отъити когождо в келью 
свою. Бе же тогда братии числом 95. Мне же не отступающу от старца ни на 
мал час, старець же о всем млъчаше, разве точью молитву Иисусову 
непрестанно глаголаше.

Егда же приспе час литургии, приде священник благословитися по 
обычаю, понеже обычай имеють священници на всяк день благословятися у 
старца, в келью приходяще. Священник же поиде на божественую службу. 
Самъ же начать облачитится в ризы своя, понеже хотяше ити въ святую церковь 
къ божественей службе, мне же ему с братьею во всем помогающу.

Егда же свершися святая литургиа, взем святыя дары, изыде из церкве, 
братиямъ его провожающимъ, шествуя с посохом, опочивая мало, не дадяше 
себе свершене прикоснутися братии или водити весма, но со многымъ 
опасением приближахомся ему.

Егда же бысть въ келии, отпусти братию, сам же взлеже немощи ради. 
Мне же оставшу у старца, аще о чемъ помянет. Ничто же о пищи рече, точью 
повеле ми сыты, мало воды сладчае, дати себе жажди ради. Отнелиже 
разболеся, ничто вкуси.

По мале часе присла князь Михайло Андреевичь диакона своего 
уведети, что ради не повеле ему старець у себе быти, якоже рех преже, и что 
прилучися старцу. Мне же сказавшу, что князь присла, ему же ничтоже 
отвещавшу, точию отпустити повеле: "Несть ему у мене ни о чем дела".

В то же время привезоша грамоты от предела тферьскаго да деньги 
золотые; мне же явившу ему, он же повеле к себе внити пришедшим. Аз 
жеж, взем грамоты и деньги, принесох в келью к старцу, таже явих ему:
"Азъ прочту грамоты пред тобою". Старець же не повеле прочести, повеле
отдати принесшим. Мне же глаголющю: "Повели мне взяти, нам то надобе", - 
старець же оскорбися на мя и запрети ми, рек сице: "Ты возмешь - ино то я 
взял".

Обычай же имеше стрець всегда Пречистые имя нарицати и надежу 
имети, и рече: "Еще, брате, у Пречистой есть братии что пити и ести.
Они прислали не моея ради пользы, но от мене, грешьнаго, требуют молитвы 
и прощения, а я, видите, самъ наипаче во время се требую молитвы и 
прощения".

Аз же ничтоже ино рех, точью прощения прося о всем, и отпустих я 
отъ монастыря со всемъ И испытах ихъ, о нейже вещи приидоша, и вся тако 
суть, якоже ми старець рече.

Обычай же 6е старцу: егда кто от братии в немощь впадаше, тогда 
старець прихожаше к брату и воспоминаше ему последнее покаание и святых 
даровъ причащение. О себе же ничтоже о сих глаголаше, нам же дивящимся, 
еда како в забвение приде о сихъ старець.

По мале часе приде церковный служитель, глаголя: "Время вечерни 
приближися". Нам же глаголющим, старець начатъ осязати ризы своя. Мне 
же вьпросившу: "Камо хощешь изыти, еда нужи ради коея?", - ему же рекшу:
"Имам ити къ вечерни". Начахом старца облачити в ризы его, таже взят посох 
свой, нам же спомогающим ему со обою страну, не дадяше старець приимати 
за руце, развее за ризы помогахом ему

Егда же приде въ церковь, тогда ста на своем месте, аз же ему уготових 
седалище. Старець же, на посох руце положь, таже главу преклонивъ, стояще. 
Егда же братия начаша стихиры пети, тогда старець начатъ пети съ братиею 
по обычаю. Обычай же имеше старець ни единого стиха мимоити с молчаниемъ, 
но всегда пояше съ братиею. Егда же случашеся не услышати ему стиха или 
коего слова вь стихе, тогда повелеваше кононарху пакы възвращатися 
множицею и повторяше стихы, дабы известно разумелъ.

Скончане же бывши вечерни, наченьшу священнику понахиду, понеже 
предание святых отець по обычаю церковному в пяток вечеръ всегда 
поминовение о усопших бываеть. Братиа хотяще старца в келью вести, ему же 
не хотящу, рече бо: "Азъ требую паче слышети, понеже мне нужнейше, к тому 
не возмогу слышати". Братиа же начаша пети "Блажени непорочни". Старець 
же усердно припеваяше братьямъ, якоже братиамъ мнети, еда како легчае ему 
бысть.

По скончании правила излезе старець из церкве. Идущу же ему в келью, 
священници же и прочая братия шествують по старце, провожающе. Егда же 
приде въ келью, тогда отпусти всехъ съ благословениемъ и прощением и самъ 
у всехъ простися. Мне же и иному брату, именем Варсонофию, не отлучающуся 
ни единого часа. Старцу же взлегшу изнеможения ради телеснаго, намъ же 
безмолствующим, и по мале часе приде паномаръ, прося благословения на 
павечернее правило. Старець братиямъ повеле пъти, сам же не возможе пойти, 
мне повеле у себе проговорити павечерницу.

По соборнемъ отпетии пакы приде Арсение. Аз же рех ему: "Азъ иду 
въ келью, ты же возми светилник, възжи да поседи у старца, дондеже прииду".

Обычай же бе старцу никогдаже по павечернемъ правиле свеще или светилнику 
горети, но всегда в нощи молитву творяше, множицею же седя усыпаше, 
вервицу в руках держаше, Иисусову молитву глаголаше. Егда же възженъ 
бысть светилникъ, старець же во изнеможени лежаше, аз же, приемъ 
благословение, идох в келью мою малаго ради покоя.

Едва уснух от многых помыслъ о старце, пакы же съкоро убудився, 
въстах и идох в келью старца. Старец же лежаше, молитву творяше. Аз же, 
сотворь молитву, възвестих ему утрьни час. Старець же не возможе поити, аз 
же глаголахъ ему полунощьницу и прочее правило, он же, въставъ, седеше, 
моляшеся.

Егда же бысть день, обычай же бе многолетный старцу на всякъ день 
молебны пети, или праздникъ или простъ день, - иногда дващи, множицею и 
три случашеся, - братия же начаша пети въ соборе, мне же повеле у себе 
проговорити канон Иисусовъ, таже Пречистой похвалный. Егда же изглаголахъ, 
тогда мало умлъчах, таже с тихостию въставъ, начах себе часы глаголати.
Старець же, въставъ, седеше. Аз же въпросихъ: "Что ради въставъ 
седиши? Еда вонъ хощеши изыти?" Ему же рекшу: "Сего ради сежю, - ты 
часы глаголеши, а мне лежать?" Мне же удивльшуся великому трезвению 
блаженаго.

Помале же начать понуждати на божественую службу. Аз же възвестих 
служителю церковному. Старець же начат облачитися в ризы своя, нам 
же спомогающим ему. Старцу же пришедшу въ церковь, стоящю же ему на 
обычном местъ. Егда же свершися божественая служба, старцу по обычаю 
вземшу святыа доры, излезе изъ церкве.

Егда же бысть в келии, аз же уготовах ему малы потребы, еда како 
вкусити восхощет. Отнелиже разболеся, ничтоже вкуси, разве воды мало 
медом услажены, едва познаватися сыте, меду же кислего или квасу никакоже 
вкуси. Мне же понужающу вкусити немощи ради, старець же рече ми: "Не 
токмо не полезно есть, но и пагубно пианому умрети".

Мартирию же диакону сущу, тогда по старцеву благословению имущу 
службу на трапезе представляти мед и пиво братьям. Тогда ему пришедшу 
благословитися у старца, что повелить братии взяти на трапезу пити, старець 
же повелъ ему мед лучший всегда взимати на трапезу, рекъ сице: "Братиа да 
пьють, после мене миряне то попиють". Аз же рех ему: "Днесь и сам вкуси, 
понеже субота есть, еще же Пятдесятница". Старець же ми рече: "И азъ вем, 
что субота и 50-ница, но писано въ правилехъ: "Аще и велика нужа будет, ино 
три дни попоститися болящему причащения ради святых тайнъ". Мене же 
видиши немощна суща. Аще Господь сподобит и пречистая Богомати, заутра 
хощю причаститися святым тайнам".

Мы же почюдихомся великому его опасению: преже помышляхом, 
якоже напреди рекох, еда како в забвение приде о сих старец, а 
онъ отнелиже разболеся, от того часа посту прилежаше, а нам ничтоже о 
сих яви.

Таже братию отпусти в трапезу ити на обед, сам же мало упокойся 
немощи ради. Братии же заповеда, да не стужають ему ни о чемъ, дондеже 
сподобится божественаго причащения святых даров.

Се же ему обычай бяше многолетный: егда хотяше причаститися 
святым тайнамъ, тогда всю неделю пребываше молчя не токмо от мирян, но и 
с братьею не глаголаше и о нужных вещехъ, ни живущему с ним в кельи что 
глаголаше. Постъ же ему всегда обыченъ беше.

Нам же отшедшим кождо в келью свою. По мале времени посылаеть 
ученика своего и призывает священника, именем Исаия. Преже не бе ему 
обычай сего призывати. Священнику же вшедшу въ келью старца и стоящу, 
старець же съ смирениемъ начать глаголати ему о духовных делех. Священнику 
же о семъ недоумеющуся, паче же страхом и трепетомъ одержим о старцевых 
глаголехъ, якоже сам извествоваше мне. Таже повелеваеть ему покаание 
прочести и прочая по ряду. И благословение приемлеть и прощению 
сподобляется, преже от Бога прощеный.

Въ то же время присылаеть князь Михайло Андреевич духовника 
своего попа Ивана старца посетити, - и сам князь много желаше ехати къ 
старцу, но не смеяше безъ повеления, - аще ли не повелить ему быти у себе 
старець, да благословить и простит его старець и сына его князя Ивана? Старець 
же не повелъ попу Ивану к себъ внити, ниже беседы сподобитися. Он же много 
братию моляше, ни единого обрете довести его до старца. Послежде и ко мне 
приходить со княжим словом, чтобы видети старца и князем повеленная 
глаголати. Мне же, ведящу старцевъ разумъ и твердость нърава, не смеющу 
о томъ и глаголати. Ему же много на се мя нудящу.

Аз же единъ идох кь старцу и сказах ему, что: "Князь Михайло
прислалъ попа Ивана тебе видети и чтобы еси благословил и простил князя 
Михаила и сына его кънязя Ивана". Ему же молчащу. Аз же не обретъ 
дръзновения кь старцу, по мале часе восхотех изыти, сотворивъ метание. 
Преподобная же она глава ни тогда мя скорбяща отпусьти, рече бо ми:
"Дивлюся князю, съ чем присылаеть - "Сына моего благослови, князя Ивана", 
а князь Василей ему не сынъ ли? Самъ на ся разделися. Богъ весть, где имат 
обрести миръ и благословение!" Таже рече ми: "Ни о чемъ ему у мене дела 
нет, аще и самъ князь бы был".

Аз же, и не хотя, сия вся известих попу Ивану. Он же, не уверися моими 
словесы, на ину мысль преложися: восхоте вечерни ждати, да сподобится беседы 
и благословения от старца. Егда же бысть время вечерни, тогда съ старцем 
идохом въ церковь, попъ же, предваривъ южными враты, съкоро вниде в церковь,
хотя получити желаемое. Старець же, ощутивъ пришествие попа, скоро вниде 
въ светый олтарь. Егда же попъ изыде изъ церкве, таже и от моностыря, тогда 
старець излезъ из церкве, идяще въ келью свою.

Таже отпустивъ братию, к тому ничтоже беседуя, понеже на всенощное 
пение с братиею готовяшеся, рече бо: "К тому прочее не мощно ми будеть 
напред свершити". Мы же мнехом: изнеможения ради телеснаго сия глаголеть, - 
послежде разумехомъ, яко отшествие свое назнаменаше намъ не яве, 
но яко да не оскоръбит нас. Таже повеле мне у себе Святыя Троица канон 
проговорити, сам же бе во мнозе подвизе.

Мало по захожении солнца сам воздвиже братию на всенощное бдение, 
понеже на се много усерден бе. Братиам же дивящимся многому его тщанию, 
никакоже ослабе, дондеже свершися всенощное правило. Уже дни освитающу 
умаления ради нощнаго, тогда повеле Иосифу крилошанину правило ему 
обычное свершати. Таже и к святому причащению молитвы изглаголавъ, 
старець же начат поспешати, со многымъ тщаниемъ шествуя во святую 
церковь, священнику же повелъ свершати святую литургию, сам же пребысть 
вь святемъ жрьтвенице до причащениа божественаго тела и крове Христа, 
Бога нашего.

Егда же свершися божественая служба, старець прииде вь свою келью, 
братьи провожающим его. Мне же мало нечто уготовльшу, аще пищи причаститися 
восхощеть: отнелиже разболеся, ничтоже вкуси. Братьям же понудившим 
на се. Старець же не восхоте нас оскрбити: не естеству желающу, мало 
ничто вкуси, паче же братию понуди ясти отъ уготованых ему. Он же от многаго 
труда упокойся мало.

Въ то же время от великого князя Ивана Васильевича скоро достигоша 
послания, понеже некоимъ мановениемъ, или от Бога, или отъ скоропришедших 
человекъ возвещено бысть ему. Посланный же Федя Викентиев приходить 
ко мнъ и рече ми слово великого князя: "Доведи мя до старца до Пафнотья, 
князь великий послалъ к нему грамоту свою". Аз же рех ему: "Никтоже от 
мирянъ входить кь старцу, ниже самый князь, аще ли же истинну ти реку - 
ни пославый тя внидет". Он же рече ми: "И ты донеси послание и возвести 
ему".

Аз же, взем запечатано послание, принесох кь старцу и сказах ему вся 
подробну реченная посланым. Старец же ми рече: "Отдай то послание 
пакы принесшему, да отнесеть пославшему: уже к тому ничтоже требую отъ 
мира сего, ниже чести желаю, ниже страха от мира сего боюся". Аз же рех 
ему: "Вемъ и азъ о тебе сия тако суть, но Бога ради намъ полезное сотвори, 
понеже хощет князь великий; о сем оскръбитися, не разгневи его!" Старець 
же паки рече ми: "Истину вам глаголю - не разгневите Единого, ничтоже 
вам успееть гневъ человечьскый. Аще ли же Единого разгневите, еже есть 
Христосъ, никтоже вам помощи может. А человекъ, аще и разгневается,
пакы смирится". Аз же не смеях ничтоже рещи, точью изшед рех ему вся 
предреченая и послание отдах; он же, и не хотя, скоро изыде изъ монастыря и 
с посланием.

Въ то же время приспе посланый от матери великого князя, христолюбивые 
и благочестивые великие княгини Марии, понеже велику веру имеше 
кь Пречистые монастырю и любовь кь своему богомольцу, старцу Пафнотью, 
якоже инъ никтоже. Аще и не бе преже такова, но добродетелию старцевою 
усугуби сторицею преложение свое на благое къ старцу со истинным покаянием. 
Таже и от великие княгини Софьи грекини приспе посланый с посланиемъ, 
еще же и деньги златые приносить.

Мне же старьцу возвестившу, старець же никако от принесеных взяти 
повеле, паче же оскорбися многаго ради стужения. Множае же азъ оскорбихся, 
молву творя старцу, пришедшимъ на се нудящим мя по слову посылающих. Аз 
же, изшед от старца, отпустих ихъ и со златом. Не токмо же от князя и от 
княгини, но и от прочего народа, отъ боляр же и от простых, со всех странъ 
приходящих, мы же о сих ничтоже старцу рещи смеяхом, понеже искусихомся 
от предиреченных.

Пакы же приидох кь старцу, тогда рех ему: "Добре неможешь, государь 
Пафнотей?" Старець же рече ми: "Ни так ни сякъ, видиши, брате, сам; боле 
не могу, понеже изнеможение телесное приде, а выше силы ничтоже ощущаю 
от болезний".

От пищи же ничтоже вкушааше: питаем бо бе Божиею благодатию. 
Аще и повелить что устроити на въкушение, егда же принесена будуть, 
тогда сладце похваляше и глаголаше братии: "Ядите, а я съ вами, понеже 
добра суть", - видящим, яко бы рещи по Лествичнику, чревообьястна себе 
показоваше.

Пища же его бе всегда братнее угожение, сам же всегда худейшая 
избираше. Не ткъмо о пищи, но и келейное устроение вся непотребна. Еще же 
и ризы его, мантия, ряска, овчая кожа, сандалия ни единому от просящих 
потребна быша.

Беседа же его вся проста, сладце беседоваше не токмо братиям, но и 
мирьскымъ и странным. Не по человекоугодию, но по Божию закону вся 
глаголаше, паче же делы творяше. Не устыдеся никогдаже лица княжска или 
болярска, ни приносом богатых умягчися когда, но сильным крепко закону 
соблюдение глаголаше и заповедем Божиимъ. Простым же тако же беседоваше, 
братию нарицаше. Никтоже от беседы его изыде скорбенъ когда, многымъ же 
и сердечьныя тайны беседою отвръзаше, они же отходяще, чюдящеся, славляху 
Бога, прославляющаго своя угодникы.

И что много глаголю? Аще сия вся по единому начьну изчитати, не 
довлееть ми все время живота моего, но сиа вся совокупивъ, вькратце реку:
ничимже скуден бе в добродетелех дивный сей муж древних святыхъ, глаголю 
же Феодосиа, Савы и прочих святыхъ.

Пакы же нощи наставши, прежереченный братъ Варсонофье вжизаеть 
по обычаю свещникъ, старцу же сего не требующу, якоже преже рех, но намъ 
не терпящим светило душь наших во тме оставити. Мне же малаго ради 
покоя отшедшу въ келью, пакы помале възвратихся кь старцу, обретох его 
неспяща, Иисусову молитву глаголюща, брата же седяща и дремлюща. Аз же 
възвестих старцу часъ утрени, он же братиям въ соборе по обычаю вся повели 
сверьшати, мне же повеле у себе обычьная правити, якоже всегда обычай 
ему беше.

Понеделнику же наставшу, во время божественыя службы, пакы 
старець въ святую Божию церковь шествуя со многым трудом, братиям 
помогающимъ. По свершении божественыя службы братьям вьпрашающим, аще что 
похощеть вкусити. Старцу же не хотящу, токмо мало исьпиваше сыти, якоже 
преже рех.

Егда же упокойся мало старець, аз же от многых помыслъ борим, како 
хощеть после старца быти строение монастырьское, понеже старець ничтоже 
о сих глаголеть, аще вопрошю его о семъ или ни, таже сотворих молитву, ему 
же отвещавшу "Аминь". Тогда начах со умилениемъ глаголати.

Въспросъ Инокентиев: "Государь Пафнотей! Повели при своемъ 
животе написати завещание о монастырьском строении: какъ братии по тебе 
жити и кому игумену быти повелиши?"

Старцу же молчащу.

Ответ Пафнотиа старца. Таже по мале часе начатъ глаголати 
старець, слезам изо очию текущимъ: "Блюдите убо сами себе, братие, как чинъ 
церковный и строение монастырю хощете имети: песньнаго правила никогдаже 
преставляйте; свещамъ вжизания просвещайте; священници держите честно, 
якоже и азъ, оброка их не лишайте; божественыя службы да не оскудевають, 
теми бо вся поспеются; трапезы от любостранна не затворите; о 
милостыни попецетеся; просяща потребная, тща не отпустите; от мира 
приходящих бесед удаляйтеся; в ручнемъ деле тружающеся; сердце свое хранете 
всяцем трезвением от помыслъ лукавых; по павечернемъ правиле беседъ 
не творите другъ со другом, кождо въ своей кельи да безмолъствуеть; соборныя 
молитвы не отлучайтеся никакою нужею, разве немощи; весь уставъ и 
правило церьковное кротко и немятежно, и молчаливо, и просто рещи, яко же 
мене видите творяща, и вы творите. Аще бо тех, заповеданнаа мною, не 
презрите, верую Богови Вседрьжителю и того всенепорочней Матере свету, 
не лишить Господь всех благыхъ ему своихъ места сего. Но вем, яко по 
отшествии моем Пречистые монастырю будеть мятежникъ много, мню, душю 
мою смути и въ братии мятежь сотвори. Но пречистая Царица мятежникы
утолить, и бурю мимо ведеть, и своему дому и в немъ живущей братии тишину 
подасть".

Аще ли же реченная вамъ, братие, не верна мнятся, не буди мне лгати 
на преподобнаго, понеже и сведетелие суть неложнии: приидоша тогда братиа 
на посещение старца - Иосиф, Арсеней и Варсанофей и келейникъ старцевъ. 
Сия слышаще, дивляхуся, что хотят сия быти.

Отци и братие! Господа ради простите ми сие, понеже написах сия, не 
судя братии своей - не буди то! Но почюдихся старцеву проречению, понеже 
сия вскоре в дело произыдоша: единъ день, пятокъ, безмолъствова, въ он же 
день старца въ гробе, положихом. Прочая же напреди явлена будуть.

Егда же старець сия изглагола, таже умолче изнеможения ради 
телеснаго, дни уже скончавающуся. Таже нощь препроводи в обычных 
правилехъ.

Третьему дни седмици наставшу вторнику, таже пакы от утра начинаеть 
безмолвие, не повеле себе стужати ни единому от братии, желаше паки 
причастникъ быти телу и крови Христове, понеже празднику наставшу 
Преполовение пятьдесятници. Мне же с молчанием седящу у старца со учеником 
его, старець же глаголаше псалмы Давидовы со гласомъ не от единого ни от 
двою, но от многых избрание творя, таже пременяя, пояше молебны, Пречистой 
похвалный канон, таже и Одигитрие, еще же и "Многими съдръжим 
напастьми", таже и по Евангелии стих Богородици "Не остави мене въ 
человеческое предстоя". Се же беспрестани творяше, не единою, ни дващи, но 
и множицею паки то же начинаше. Нам же дивящимся необычному его 
гранесословию, но понеже не смеяхом ни о чем же подвигнути слова, токмо 
ужасохомся, что хощеть сие быти. Еще же, и яко же преже рехъ, заповеда не 
стужати ему.

Дни же прешедшу, ничтоже ино не глаголаше, точью псалмы и прочаа. 
Нощи же наставши, мне ему обычное правило изглаголавшу. Всю же 
ону нощь безъ сна препроводи въ велице труде, мало седааше, а множае 
стояше.

Егда же бысть день, паки Иосифъ сверши ему причастное правило. 
Старцу же спешно готовящуся, таже понужаше насъ кь церкви; мы же с ним 
шествующе, спомогахом ему мало, таже въ святемъ жрьтвенице седалище 
уготовихом ему. Божественей же службе свершившися, пакы причастник 
бываеть тълу и крове Христове. По отпущении же службы изыде из церкве. 
Се же бе ему обычай многолетны: не преже священник служивы излезе от 
олтаря, никогдаже изыде из церкве, не прием благословения от служащаго 
священника.

Егда же бысть въ кельи, таже ставъ в сенех, братьи со обою страну 
стоящим, въззре душевным оком на братию, а чювьственым на образ Владычень
и пречистые Богоматере, две святеи иконе имея, таже исполни очи слез, 
въздохнувъ, глаголаше. Молитва: "Господи вседръжителю, ты веси вся, 
испытаяй сердца и помыслы! Аще кто поскорбит мене ради грешнаго, въздажь 
ему, Господи, сторицею в се время и въ будущий векъ живот вечный. Аще ли 
кто порадуется о моей смерти, грешна человека, не постави ему, Господи, 
греха".

Зрить бо сия обоя въ братии.

Мы же, слышаще сия, ужасохомся - кождо свою съвесть въ себе 
судию имать, паче же азъ окаанный!

Сия изъглаголавъ, таже ж повеле себе въ келью вьвести. Пакы начатъ 
утешителна словеса глаголати братии и радостнымъ лицемъ, яко же забыти 
нам прежереченных глаголъ, комуждо по своей совести, яко же преже рех, 
себе зазревшу. Глаголаше бо не ощущати выше силы болезни. Мы же, сия 
видяще, мнехом - хощет легчае ему быти. Братия же понуждаху его и пищи 
причаститися, старець же не хотяше, токмо мало вкушаше нужа ради сыты, 
яко же множицею преже рех. Таже братии подоваше, глаголя: "Пийти чашю 
сию, чада, пийти аки последнее благословение, аз бо к сему не еще от сея пию 
или вкушу". И еще к сему многа утешителна словеса изьглагола, таже вьзлеже 
на обычномъ своемъ местъ, на немже и к Господу по едином дни отъиде.

Отци и братие! Да никтоже ми зазрит, понеже множицею себе именую. 
Увы моему окааньству! Аще ли себе умлъчю, вся имам ложна писати.

Таже рече ми старець: "Инокентей!" Аз же прилежно зрехъ на священную 
его главу, что хощеть рещи? И глагола: "Есть у мене сосудъ меда, прислали 
ми поминка, не помню, какъ его наричють". - Братья же рекоша: "Кузня". - 
"Возми себе, благословляю тя, понеже нужу мою исполнялъ еси". Мне же о 
сем много почюдившуся, что мене, грешнаго, и в таковей немощи благословения 
своего сподоби. Таже братию со многым обрадованием отпусти, паче же 
понуди ити въ трапезу, понеже обеду вход.

Аз же, не терпях нимало отлучитися старца, паки вьзвратихся скоро, 
обретох его по обычаю лежаща на своем месте, молитву творяща, аз же с 
молчаниемъ стоях. Таже по мале часе сотворь молитву, глаголах ему: "Государь 
Пафнотей! Не лучшаеть тебе, понеже всю неделю ничтоже вкусилъ еси пищи. 
Чему, господине, молчиши? Что еси здумалъ, кому приказываеши монастырь, 
братии ли или великому князю? О чемъ не глаголеши?" Ему же рекшу:
"Пречистой". Таже по мале глагола ми: "Брате Инокентей! Правду ли се ты 
глаголеши?" Мне же молчащу, еда како смутихъ старца.

"Мне, брате, кто приказывалъ? Пречистая сама царица изволила, паче 
же возлюбила на семъ месте прославити свое имя, и храм свой воздвигла, и 
братью совокупила, и мене, нищаго, много время питала и покоила и съ 
братьею. И мнъ, пакы въ гроб зрящу смертну человеку, себе не могущу помощи;
сама Царица какъ начала, такъ и устроити имат полезное своему дому. Веси
самъ, не княжьскою властию, ни богатством силных, ни златомъ, ни сребром 
воздвижеся место сие, но изволениемъ Божиимъ и пречистыя его Матери 
хотениемъ. Не требовах от земных князь даровъ, кыихъ приати или приложити 
зде, и хотящимъ темъ даяти та, но всю надежю и упование положих о всем на 
пречистую Царицу до сего дни и часа, в он же разлучити имать Содетель и 
Творець душю от телесе, и по отсюду отшествии пречистаа же Царица покрыеть 
своею милостию от насилия мрачных и лукавых духовъ, и въ страшный день 
праведнаго суда вечныя мя избавить мукы и со избранными причтеть. Аще ли 
и я неку благодать получю, не премолчю, о вас молитву творя к Господу. Сице 
убо поспешите: чисте живете, ни якоже при мне точию, но велми паче по 
отшествии моем, со страхом и трепетом сде спасение соделовающе, да добрых 
ради ваших делъ и азъ почию и по мне пришедшеи вселятся добре, и по 
скончании вашем покой обрящете, и кождо, в немже званъ бысть, в том да 
пребываеть. Своихъ меръ, братие, не преходите, не полезно бо вамъ се, но и 
душевредно. Над немощными братьями чювьством, или паче рещи, и обычаемъ 
не возноситеся, но дълготрьпите о нихъ, якоже своим удовом. Ей, чада, 
поспешите добродътельми!" Сиа и ина полезнаа глаголавъ, умолче изнеможения 
ради.

По мале часе скоро приходить посланный от содержащаго в то время 
престолъ русьския митрополия Горонтиа пресвященнаго посещения ради, 
нося миръ и благословение старцу. Таже паки от великаго князя Ивана 
Васильевича скоро приходить в монастырь Феодоръ, протопопъ его благовещеньскый, 
также и от предреченных княгинь, от великие княгини, грекини, 
Юрьи грекъ. О всем приходят ко мнъ, понеже кь старцу не получиша входа, 
глаголюще ми слово великаго князя, чтобы навсяко видети старца и беседы от 
него сподобитися, понеже много оскорбишася, не приемше извещения от преже 
посланных.

Мне же о семъ не имеющу дрьзновения не довести токмо, но и авити 
старцу. Они же много о семъ стужиша ми, аз же всячьскы отлагах, веды мужа 
крепость и неславолюбный его нравъ. Не могох имъ известитися никако и, не 
хотя, въшедъ, сказах старцу о посланыхъ. Старець же много на мя оскорбися, 
таже рече ми: "Что тебе на мысли? Не даси же ми от мира сего ни единъ часъ 
отдохнути. Не веси ли - 60 лет угажено миру и мирьскым человекомъ, 
княземъ и бояромъ: и вь сретенье им сованося, и в беседе съ ними маньячено, 
и вследъ по них такоже сованося, а того и не вемъ, чесого ради? Ныне познах:
никая ми от всего того полза, но паче души испытание о всемъ. Господь пакы 
своим милосердиемъ, не хотя бес покаяниа смерти грешнику навести, дасть 
мне, грешному, 6 день покаяниа ради, ино пакы ты мне на даешь покоя ни на 
единъ час, наводиши на мене миряне. Уже к тому и ис келия не имам изыти, 
да не стужають ми".

Аз же множае оскорбихся, не токмо не получивъ ответа посланым, но 
яко старца смутих. Аз же, изшед, вся сказах имъ, понужаахъ я изыти из 
монастыря. Им же и не хотящим, отъидоша, уже вечеру сущу, таже уклоньшеся 
препочиша в веси близ живущих человекъ.

От часа же того ни о чем же смеях стужити старцу, точью обычное 
правило нощное свершаахъ.

Старець же к тому не уже на се понуди мя, понеже всю нощь пребысть 
без сна, псалмы Давыдовы гранесловяше, таже Иисусову молитву глаголаше. 
Се же бе ему обычай многолетный: по всяком правиле, никогдаже Иисусову 
молитву не оставляше, вервицу в руках держаше.

Егда же бысть день паки, старець по обычаю повелеваше священнику 
ранее литурьгию свершати, понеже и сам мысляше ити, паче же спешаше, 
глаголаше бо себъ: "Се день приде". Братьи же взирающим между собою, что 
се глаголаше, не вемы.

Аз же въпросих и: "Государь Пафнотей! О коем дни глаголеши - "Се 
приде день"?" Старець же рече: "О том дни, о немже преже глаголахъ вам". 
Аз же начах именовати дни: "Неделя, или понедельникъ, или вторникъ?" 
Старець же рече: "Сь день четверток, о немже и преже рехъ вамъ". Нам же 
недоумещимся о семъ, понеже многа о себе назнаменаше кь отшествию, таже 
паки сокрываше, ничтоже явлена о себе глаголаше.

Старцу же пакы начинающу шествие творити кь церкви, тьщашеся, и 
егда приближися кь дверем, хотя излести но манастырь, Иосиф возвести ему 
преже бывших посланник пакы пришествие в монастырь, не токмо же те, но 
и иных множество, еще же наместнику града Василию Феодоровичю и тому 
тогда приспевшу, понеже и преже того ему бывшу, не получи входа кь старцу. 
Тогда, собравшеся вси, стояху пред церковью на пути, имъже старцу хотящу 
шествовати.

Егда же услыша старець приход их, что, стояще, ожидаху его, тогда и, 
не хотя, пакы обратися, паче же оскорбися, понеже възбраниша ему къ церкви 
шесьтвие. Таже отпусти братию ити в соборъ, сам же седе в сенех.

Старець же глаголаше: "Никтоже ми сие сотвори, точию Инокентей, 
тому се повелевшу". Азъ же и рещи не смеяхъ, что о семъ неповиненъ есмь.

Егда же изыдохом кь церкви, единъ братъ у него оста Арсеней, старець 
же самъ утверди двери келиа, да никтоже внидет.

Егда же свершися божественая литургия, не уведеша старца, тогда вси 
разумеша, яко не возможно им видети старца, ниже слышати глас его, и, не 
хотяще, скоро разыдошася кождо своимъ путем. Паче же Богу се устроившу 
по писанному: "Помыслъ праведнаго приятенъ ему есть".

Аз же по божественей службе скоро възратихся кь старцу, обретохъ 
и еще двери утвержены, брату же у него приседящу, о немже преже рех. Егда 
же внидох, обретох старьца в кельи възлегша на лавици под преднимъ окномъ, 
на монастырь же не повеле окна нимало утворити, на весь день не повели себе 
стужати и до вечерни.

Братьи же мльчащи, старець же глаголаше о некоем человеце, яко 
умрети имать; нам же о семъ недомыслящимся, мнехом, еда кто возвести ему? 
Азъ же вопросих его: "О комъ се глаголеши? Мы не вемы". Старець же рече:
"О немже вы глаголете, яко болить, а он, покаявся, умрети хотяше". Нам же 
сия вся недоуменна суть.

Таже братью отпусти, повеле въ трапезу ити. Азъ же от того часа не 
изыдох от старца.

Егда же изыдоша братиа, тогда рече ми старець: "Преведи мя на другую 
страну келия, понеже тамо имамъ покои от мятежа сего, таже и уснути хощу, 
понеже утрудихся. Да никтоже от братии входит ко мне до вечерни, ниже окна 
отверзи, ниже двери отвори, занеже по вечерни братья приите хотять". Аз же 
вся сия разсмотривъ, не к тому сомнехся, но известне уверихся, яко отъити 
житиа сего хощеть старець, понеже ми и в начале немощи своея рекъ старець, 
яко соузъ хощеть разрешитися.

Азъ же отшествию нужных начах вьпрашати: "Государь Пафнотей! 
Егда пръетавишися, звати ли протопопа или иных священниковъ из града 
проводити тебе къ гробу?" Старець же рече ми: "Никакоже не мози звати, 
понеже великъ мятеж хощеши сотворити мне. Да никтоже увесть, дондеже 
погребе мя в землю своимъ священникомъ. Молихся о семъ - и проводити, и 
на гробе простити, и земли предати". Аз же вопросих: "Где велиши себе гробъ 
ископати и в земли положити?" Старець же ми рече: "Идеже еси Клима 
гуменника положил, с темъ мя погребите. А гроба не купи дубова. На ту шесть 
денег колочей купи, да раздели нищимъ. А мене лубкомъ оберти да, под страну 
подкопавъ, положи".

Мне же единому сиа с ним глаголющу, ученику же его спящу, братьям 
же всемъ безмолъствующимъ в кельях, а овемъ почивающимъ, полуденному 
часу наставшу. Азъ же умлъчах, еда како старець заснеть.

Старець же начат молити Господа Бога вседрьжителя о спасении душа 
своея еще же и пречистую владычицю нашю Богородицу о всемъ, и имя ее 
нарицаше, и всю надежю на Царицу полагаше о души своей. Молитва: "Въ 
часъ, Дево, конца моего рукы бесовьскыя мя исхыти, и суда, и прения, и 
страшнаго испытания, и мытарьствъ горкых, и князя лютаго, Богомати, и 
вечнаго осужения".

Таже моляше Пречистую, да сотворить попечение о богосозданнемъ ея 
монастыри: "Ты, Царице, создала, ты и промышляй о полезномъ дому своему,
и въ имя твое собравшихся вь святемъ месте сем сподоби угодити Сыну твоему 
и Богу нашему чистотою, и любовию, и мирным устроениемъ".

Обычай же бе старьцу никогдаже нарещи свой ему монастырь, но - 
"Пречистые". "Та создала", ниже стерпе слышати его монастырь нарицающу 
кому, но и велми о семъ запрещаше, глаголаше бо: "Аще не Господь созиждеть 
дому, всуе трудишася зиждущеи".

Старцу молящуся, якоже преже рех, аз же възбудих ученика его 
спяща и жестокыми словесы претих ему, и нерадива и непотребна нарицах 
его: "Не видиши ли старца въ последнемъ издыхании, а ты не трепещеши, 
ни трезвишися!" Таже повелех ему стояти у старца, мне же изшедшу вон 
вне келия простужения ради, въсклоншу ми ся малаго ради покоя, и скоро 
уснух.

Спящу же ми, ощутих гласы поющих и абие со ужасомъ вьскочих, 
въскоре дверь отверзъ, внидох в келью, обретох старца на обычном месте 
лежаща, ученика же у одра предстояща. Аз же его впросих: "Кто от братьи 
был здъе?" Он же: "Никто", - рече. Мне же ему сказавшу слышаная, он же 
рече ми: "Отнелиже ты изшел еси, старець начат петь "Блажени непорочни в 
путь ходящеи в законе Господни", таже и стихи припеваше, еще же и "Руце 
твои сотвористе мя и создасте мя", к симъ же и "Благословенъ еси, Господи, 
научи мя оправданием твоимъ", "Святых ликъ обрете" и прочая тропари".

Аз же рех ему: "Отходит старець къ Богу".

Припадохом со ученикомъ к ногама старца и облобызахом нозе его, 
таже надклоншеся над перси ему, просяща благословениа и прощения конечнаго. 
Со многымъ трудом, недоведоме получихом сия, - старець не уже к тому 
внимаше словесемъ нашимъ, - молитва: "Царю небесный всесильне! Молю 
ти ся, владыко мой, Иисусе Христе, милостивъ буди души моей, да не удержана 
будеть противных лукавством, но да усрящють ю аггели твои, проводяще ея 
сквозь пронырьствъ тъх мрачных мытарьствъ и наставляюще и кь твоего 
милосерьдиа свету. Вем бо и азъ, владыко, яко без твоего заступления никтоже 
можеть избыти козней духов лукавьствия".

Таже к тому ничтоже моги глаголати явленее. Аще и глаголаше, но мы 
уже не можем разумети глаголаных.

Таже на немже одре лежаше, начат отвращатися шуяя страны, на 
десную обращатися. Сего же николи преже не сотвори. Мне же сего не 
разумеющю, пакы обращах, и дващи, и трищи, старець же пакы, аще и 
едва можаше двизатися, пакы обращашеся, еще же ми и глаголаше некаа 
словеса, но аз же не разумевах, языку уже оскудевающу от конечнаго 
изнеможения.

Тогда разумех, яко видить некая отъ необычных приходящаа. Братьям 
же ничтоже от сихъ ведящим: яко же преже рех, не повеле себе стужати от 
обедня часа до вечерни. Аще ли кто отъ братей и прихожааше, аз же глаголахъ,
яко утишися старець. Не смех никомуже рещи, яко отходить къ Господу, 
понеже хощеть молва велика быти.

Уже вечернему правилу приспевшу, братьямъ по обычаю свершающим, 
аз же и ученикъ его терпяхове, ожидающе, понеже не возмогохом от старца в 
соборъ ити, приседехомъ у одра его.

Егда же вечернее правило свершашеся, тогда старець опрятався, и 
нозе простеръ, и руце на прьсехъ крестаобразно положь. Аз же рех ученику 
его: "Сяди ту, подрьжи старца, посмотрю на манастырь, уже ли братья отпели 
суть".

Мне же и окна не дошедшу, ученикъ старцевъ възва со ужасомъ:
"Инокентей, Инокентей!" Аз же скоро обратився, рех: "Что видиши?" Он же 
рече ми: "Воздохну старець". Мне же зрящу паки легко отдохну, помале 
третицею, понеже треми дохновении предасть святую свою душю в руце Божии, 
его же изъмлади възлюби. И к тому не обретеся духъ в старци, понеже усну 
века сего сномъ, нозе простеръ и руце на перьсехъ крестаобразно положь, 
приложися къ святымъ отцамъ, ихъже и житию поревнова.

В той час предсташа священници и братиа дверемъ келий старца, 
хотяще уведети, что бысть старьцу. Нам же к тому таити не могущемъ, аз же 
и ученикъ старцевъ, и инъ братъ, егоже множицею помянух, на лицах знамения 
обносящемъ, паче же слезамъ льющимся, множицею, и гласы испущахом со 
ученикомъ старцевъмъ, не могуще терпети конечнаго разлучения, понеже 
солнцу зашедшу душь наших преже единаго часа всемирнаго солнца зашествия.

Тогда же братиа сотвориша над нимъ плачъ велик, и тако вземьше его, 
несоша въ ветхую церковь, понеже вечеру сущу, не возмогохом того 
погребению предати.

Воутрии же уранше дни наставшу, пятку сущу, въ 1 час, ископавше 
братья гроб, тело преподобнаго земли предахом. Никтоже от мирскых человекъ 
ту обретеся в то время, ни одру коснуся, ни въ гробъ полагаема узре кто.

Егда же погребохом старца, тогда неции приидоша от града, поведающе 
намъ, яко вес град подвижеся, не точью игумени, и сьвященници, и мниси, но 
и содержащии того града наместници и прочий общий народъ уже путь 
начинають шесьтвовати. Аще не быша предварили прежеречении скорошественици, 
бывъшии в монастыри, поведающе им, яко: "Всуе трудитеся, желаемаго 
не получите, понеже аще и мы уранихом, ничтоже возмогохомъ видети 
от надеемых труд наших без успеха". Они же, сия слышавше, велику тщету 
себе вмъниша быти, окающеся сами и глаголюще, яко: "Недостойни быхом 
такова раба Божиа поне одру прикоснутися". Мнози же от велможь скоро въ 
монасьтырь приидоша, аще и не видешя преподобнаго, поне со многою любовию 
гробу его поклонишася. Такожде и общий народ, весь день от града приходяще, 
покланяхуся гробу преподобнаго.